010

Дорога на север, дорога на юг,
Весна начинает свой медленный круг.
Девчонка идет по дороге одна,
А может, спросить: «Уж не ты ли весна?
Не ты ли вчера, возвращаясь с плато,
Несла, как снопы, две охапки цветов?
Не ты ли, развесив платок на кусте,
Визжала от страха, спускаясь к воде?
Не ты ли сегодня в молчанье ночном
Смеялась над другом своим — чабаном?»
Присели мы с ней у ручья на краю.
Не хочет сказать, а глаза выдают.

011

Горы мои, горы! Горы великаны!
Может, и дымились некогда вулканы.
Нынче дыма нету ни одной полоски,
Буйствует в лощинах только щавель конский.

Я своя здесь людям. Я своя здесь травам.
Не бывать здесь нет мне никакого права.
В пасмурные зимы вдалеке отсюда
Много повидаю я огней и люда.
Не всегда бывает старое забыто, —
Закрадется в сердце тонкая обида,
Закрадется в сердце, и в тиши не легче —
Не вздохнуть свободно, не расправить плечи.

А в горах всё ветер, а в горах отары,
Возит с собой скрипку дочь ветеринара.
А когда с обрывов расплывутся тени
И вдруг станут резче запахи растений,
Звук метнется к небу властный, бесконечный.
Словно вся в нем слита гордость человечья.

Люди-то какие! Счастье-то какое!
Все мои обиды снимет как рукою.
Сердце очень близко, сердце станет чутче,
И сама себе я покажусь вдруг лучше.

013

Тиктурмас — это груды бугров,
Обгоревшей травы желтизна.
И широким наплывом ветров
Обдувает могилы весна.

Тиктурмас — это каменный сон
И холмы мусульманских могил.
А ручей, разгонись под уклон,
Серый холм без остатка размыл.

В разоренной могиле темно,
Пахнет гнилыо от множества лет,
И сидит, и белеет давно
Прислонившийся к стенке скелет.

Тиктурмас темноват при луне.
Каждый куст над рекой как скала.
Показалось, наверное, мне:
Шевельнулся осколок стекла.

Слышно здесь лишь рычанье реки,
И я думала несколько раз:
Ну зачем это, взятый в тиски,
Нарушает молчанье Талас?

015

У начала больших синеватых степей
Подступают к ручью пять кибиток из глины.
Стайка белых со ржавым пером голубей
Разгребает с рассвета сухие травины.

Я здесь знаю ветра. Всё ветра и ветра,
Без конца, без начала — и без передышки.
И такое звучит от утра до утра,
Будто кто-то гудит в длинногорлой кубышке.

Где родятся ветра? Всё трава и трава,
Да такая, что голубю нечего клюнуть.
Может, мертвая то ожила голова
И старается рыжие домики сдунуть?

Мне нельзя оставаться до ночи в степи,
Слишком многое ветер насвистывал в уши.
Каждый день — как звено в желтоватой цепи,
И давно уже степь переполнила душу.

Где не пахнет травой? Где кончается быль?
Где границы степей, желтизны и преданий?
Подступает полынью пропахшая пыль
Прямо к окнам высоких решительных зданий.

017

Говорят, что из кусочка льда
Выбежала первая вода
И помчалась прыгать в исступленье
Подползать под плоские каменья,
Обтекать приземистые глыбы,
На песок выбрасываться рыбой,
Чтоб полоской голубой, блестящей
Полоснуть по травам шелестящим.
Говорят, что у корявой сливы
Речка эта прыгнула с обрыва
Потому, что в стародавний век
Золото искал здесь человек.
Увидав заветные следы,
В жадности дошел он до воды
И, наверно, в ту минуту пел,
Но с колен подняться не успел,
И, не в силах справиться с рекой,
Заслонил глаза свои рукой —
И окаменел… Скрутясь в колечки,
В этом месте стала белой речка,
Силуэт обхлестывая жалкий;
А насквозь промоченные палки,
Тронув камень мокрый без опаски,
Медлят перед следующей пляской.

019

И ты пришел…Ты должен был прийти
Через года, через степное ложе.
Ты от большого, трудного пути
Не постарел, а стал еще моложе.
Нас только двое. Тишь со всех сторон.
Здесь будет лагерь, понаедет люду.
А за песками — уходящий звон
От бубенца губастого верблюда.
Здесь будет лагерь. Прямо на земле
Лежат палатки, ящики и колья.
Пора запечь картошку на угле
И оглядеть песчаное раздолье.
Стоит палатка. Стелются пески.
От тишины позванивают звезды.
Забравшись в щель поломанной доски,
Посвистывает ветер… Поздно.
И мы сидим, чтоб слушать до утра,
Как над пустыней время протекает,
Как по причуде нашего костра
Испуганные тени пробегают.
Ты говорил о разном — о весне,
Пока еще бессильной над песками,
И что в ночной ползучей тишине
Вдали деревья кажутся мазками.
Здесь нет еще животворящих рек,
Но где-нибудь, в безрадостной пустыне,
Идет сейчас усталый человек
С ресницами белесыми, седыми,
Идет, поет, песок шуршит у ног,
Звенящим звездам стало в небе тесно.
Вот он сейчас увидит огонек…
Ты замолчал. А это, правда, песня
Там, за бугром. А через полчаса
Нас было трое. Мы сидели молча.
В костре плясала красная коса,
И дым вился назойливей и горче…

021

Напоенный верблюжьей гордыней,
Прошагал одногорбый корабль,
А над степью серебряной дыней
Неподвижно повис дирижабль.

Степь на запахи вечно богата,
Студит воду большого ключа.
Дирижабль увидали ребята,
В небо смотрят, смеясь и крича.

Степь всегда открывалась для взгляда
С перевала — смотри, обнимай!
Ночью ветры носили прохладу
И собачий приглушенный лай.

Здесь в костре обжигали посуду,
В скачке мчали над степью козла.
Уходили цепочкой верблюды
В край, где даже трава не росла.

Я не гость в этом крае полыни,
Все мне дорого с детских времен,
Вот об этой серебряной дыне
Я когда-то здесь видела сон.

023

И в памирских горах набухают снега,
Когда слишком смелеет июль,
И бросаются горные козы в бега
От неловких охотничьих пуль.

А стреножив коня, можно лечь отдохнуть
Под кустом низкорослой арчи.
Ожидая заката, там можно уснуть
Или слушать, как речка рычит.

Полудневные камни и там горячи,
Полуночные звезды высоки.
Можно крепким ударом ременной камчи
Подкосить у прибрежья осоку.

024

Это бешеных рек страна.
Здесь не станет расти сосна,
Здесь пасет лошадей табун
Седобровый немой горбун.
На лице его лет следы,
Дым нечесаной бороды.
Ходит он по горам легко,
Шепчут травы у ног его.
С ним, забыв свой свирепый нрав,
Ходит жилистый волкодав.

Никого нет смелей весны,
Все ей в мире игра да сны:
Тронет стебель, что с марта наг, —
От стыда станет красным мак.
Нет грустнее, когда теплынь,
Одиночество и полынь…

Тот, кто с детства пасет коней,
Прожил годы среди камней,
Может бороду век не брить,
Может с камнем заговорить.
Может выдумать про гору:
Великан, затевая игру,
Наклонился и так застыл,
И сидит, набираясь сил.
Можно думать в ночной тиши:
«Нынче заросли хороши.
Как я раньше не знал, что у пса
Человеческие глаза?»
Нет грустнее, когда теплынь.
Одиночество и полынь.

026

Насторожилась горная луна,
Шершавые хребты насторожились,
И стук копыт казахского коня
И плеск воды в единый клекот слились.

Не наяву, наверно, — в полусне
Бесцельный час одно мгновенье длится,
И вот крадется медленно ко мне
Немая тень придуманной волчицы.

Я думала: далеко ли ночлег?..
А в городе в безлунную погоду
Привидится недобрый человек
Напуганному ночью пешеходу.