140

Воскресенье нынче, воскресенье.
Нагота и тоненький ледок.
В беспробудном сне стоят растенья,
В луже отпечатался следок.

Сколько раз я видела все это,
На стекло дышала сколько раз!
Непреклонна каждая примета, —
Есть во всем таинственная связь.

Дождь идет или снега искрятся,
Солнышко сияет неспроста.
Сны нам фантастические снятся,
Как чернила, темнота густа.

Но всегда нам что-нибудь да светит —
Светлячок, надежда иль звезда.
И смеются у порога дети,
И летят в пространство поезда.

141

Как много мне надо: весны и травы,
Серебряной льдинки, морской синевы,
Тропиночки торной, тени лесной,
Шкатулки, пропахшей столетней сосной,

Любви материнской, ребячьей, мужской,
Духовной услады и силы людской,
Сознанья, что нет надо мною вины,
Что нет и не будет на свете войны.

142

Сквозь январскую снежность,
Словно через стекло,
Мне мерещились нежность
И живое тепло.

О, безбрежное небо!
О, родная земля!
Как хотелось и мне бы
Своего журавля!

Я сказала ему бы:
«Спи журавушка, спи!
Словно жаркие губы,
Шепчут травы в степи.

Если хочешь, останься,
Если хочешь, лети.
Только бабочки в танце
Не имеют пути».

Буду прошлое мерить.
О грядущем гадать.
О, как хочется верить!
О, как хочется ждать!

143

Снова мне снится столица.
В памяти я берегу
Загнутые ресницы,
Синюю тень на снегу.

Знаю, не встретимся снова.
Знаю, не скажешь опять
То беззаветное слово,
Чтобы всю жизнь повторять.

Было ли это когда-то?!
Может, почудилось мне:
Теплые руки солдата,
Птица на белой сосне.

Время шагает неслышно,
Тени ползут по земле.
К новому времени лишний
Ляжет мазок на челе.

Но возвращаются птицы.
Разве забыть я смогу
Загнутые ресницы,
Синюю тень на снегу…

144

Все же слезы нужны, эти теплые чистые слезы,
Чтобы душу омыть и оплакать минувшую быль.
Ведь порою от радости плачут березы
И роняет росинки обиженный ветром ковыль.

И полынь серебрится от капель прозрачных,
Родниками чистейшими благостно плачет земля.
Капли влаги дрожат на листочках невзрачных,
Под которыми прячется светло-зеленая тля.

Прохожу по дорогам. Гудят вековечные сосны,
Среди зелени вдруг загораются кленов костры,
Звезды смотрятся вниз, так чисты и серьезны,
Словно видят финал интересной и мудрой игры.

Жизнь моя не игра. В ней бывало и трудно и горько,
Но проходят дожди, и опять серебрится лазурь,
Словно малый ребенок, улыбается ранняя зорька,
И на древних строеньях голубая сияет глазурь.

Хороши вечера. В них какая-то дивная святость.
Городские огни словно древних созвездий рои.
А во мне и печаль и какая-то тайная радость,
Где же вы, благодатные слезы мои?!

146

Отец мой не был мне отцом.
Он был отцом единственного сына,
Отцом деревьев, виноградных лоз,
Кандиля, симиренки и дюшеса.
Отцом известных виноградных вин…
Он каждый день вставал с рассветом,
Обмеривал сады шагами,
Решал судьбу подвоев и корней.
А осенью там вырастали горы
Прекрасных яблок и прозрачных груш,
Роптали вина в сумрачных подвалах.

Он умер, раздарив себя сполна.
Но тысячи его детей ветвистых
Шумят и плодоносят до сих пор.
Давным-давно отца я не ревную,
Давным-давно в душе горжусь,
Что он умел быть любящим отцом.

147

Восток во мне. Гляжу его глазами,
Его душою чувствую века.
Я знаю — переполнена слезами
Времен минувших сонная река.

Я знаю — в ней жестокость и прощенье,
Жар от камней, от листьев, от песка
И бескорыстье, и позор, и мщенье,
И самая горючая тоска.

Всегда исходит пряным соком мята.
О чем-то грезят тяжкие плоды.
Всегда земля томящаяся рада
Пречистому дыханию воды.

И не проходит ощущенье жажды
Холодных листьев, солнечной росы,
Когда, сорвав, надкусишь хоть однажды
Тугие виноградные усы.

148

Сегодня меня обманула
На рынке баба-яга.
Жалко, я не взглянула,
Какая у ней нога.

Быть может, она костяная,
А может быть, вены на ней
Ноют, пощады не зная,
День ото дня больней.

А дома одна лишь кошка.
Родная ей до поры,
На столике грязная ложка
И осени ранней дары.

Труд у старухи тяжкий:
Ей надо выдать суметь
За янтари — стекляшки,
За чистое золото — медь.

В старье ей приходится рыться,
И зорко вокруг смотреть,
И вовремя надо скрываться,
И без любви стареть.

Гуляют в квартире тени.
Долго уснуть не могу.
Конечно, мне жалко денег
И жалко бабу-ягу.

149

На пасеке когда-то в Капланбеке
Даль колыхалась от дневной жары.
Глотали пчел, срываясь с ветки.
Красавцы длиннокрылые — щуры.

Под громкий выстрел факелом зеленым
Летела птица дивная к земле,
Чтоб чучелом, как будто удивленным.
Застыть у пчеловода на столе.

Я плакала над каждым теплым тельцем.
Мне было жаль его живой красы.
Я жаждала немудрствующим сердцем
Жестокости все бросить на весы.

Но познавая сложности с усердьем,
Я завязала памятным узлом:
Что может быть жестокость милосердьем,
А милосердье — величайшим злом.

150

БАЗАР

Здесь чрево селенья. Здесь жизни во имя
Природа гордится дарами своими.
Сюда, на базар, спозаранку пришли
Копейки, солидные деньги — рубли.
Здесь правит желудок, и все здесь исконно
Подвластно его непреложным законам.
Подвешены жирные туши за ребра,
Гудят здесь голодные осы недобро.
Здесь рыба томится в объятиях льда
И курица тщетно взывает: «Куда?»
Куда и кому, за какие труды
Такая несметная прорва еды?

Стога сельдерея, вагоны салата.
Трещит древесина под грузом граната.
Здесь тысячи красок и сотни родов —
По рангам лежат уроженцы садов.
Здесь запахи бродят неслышно вокруг, —
Ехидствует перец, топорщится лук.
Все требует взора, вниманья минутку,
Взывает к священной особе желудка.
И, словно со всей собираясь земли,
На прорву ведут наступленье рубли.

Базар переполнен добром и людьми.
Идет изобилие—шапку сними!