083

Простота, должно быть,
Хуже воровства.
Мне уже не надо
Больше волшебства,

Елочных игрушек,
Звездной мишуры,
Полной голубого
Марева жары.

Нежные снежинки
Очень хороши.
Очень много надо
В жизни для души —

Ласкового слова,
Детского тепла,
Светлячка летящего,
Пения щегла.

Нынешней зимою
Холода люты.
На оконных стеклах
Снежные цветы.

Каждый листик ложен,
В каждой почке нрав.
Человек недобрый
Холоден, предав.

У такого нету
В сердце божества…
Простота, должно быть,
Хуже воровства.

084

Ты моя минувшая досада,
Ты моя минувшая любовь…
По весне ждет солнышка рассада,
Запах ветра будоражит кровь.

Ничего, что ты ушел весною.
Ничего, что напрочь разлюбил.
Вековать не лягу под сосною,
Чтобы ливень памятник мой бил.

Буду разговаривать с ветрами,
Звездами, луною и листвой,
Бредить синеватыми горами
И вдыхать сиреневый настой.

Буду песни петь своей свободе.
(Многое излечивает стих.)
Много звезд на черном небосводе
Не имеют спутников своих.

085

И сладость сна, и горечь хмеля
Забытье дарят нам сполна.
Есть тайное в цветах апреля,
И слишком пристальна луна.

Летят над миром птичьи стаи,
И веселеют воробьи.
Сквозь дикий камень прорастая,
Росточек тянется к любви.

Откроется цветок граната,
Накинет кисею айва.
Любовь наследием чревата,
И есть целебные слова.

Не все рождения на радость,
Не все желания к добру,
Но буду чтить любовь, как святость,
Хоть в одиночестве умру.

086

Ливень барабанит неустанно.
Сердце словно колокол в груди.
Только ты негаданно, нежданно
Никогда ко мне не приходи.

Помнишь, как я зеркало разбила?
Смерти в суеверии ждала…
Никогда тебя я не любила,
Никогда тебе не солгала.

Зимний вечер, как всегда, не долог.
Снова час двенадцатый пробил…
Но теперь ты потому мне дорог,
Что по-настоящему любил.

Все со мною нынче может статься,
Не ходить далеко за бедой.
В памяти твоей хочу остаться
Тоненькой и вечно молодой.

087

Живу ли? А может, лечу в бесконечном пространстве,
Средь волн океанских ищу корабли,
Ветра обличаю в непостоянстве,
Вбираю в себя излученья земли.

И кажутся мне облака островами,
Покрытыми хлопковым волокном,
Далекие вспышки — родными словами,
А степи — шершавым верблюжьим сукном.

Пространство и время неотделимы,
Свет лунный — белесые пряди мои.
Извечным законом вселенной хранимы,
Мерцают беспечных созвездий рои.

Но как мне милы валуны у прибрежья,
Квадраты посевов, степной бугорок.
Кустарников диких сутулость медвежья,
Замысловатые петли дорог.

И ветер, и шорох травы пожелтевшей,
Ночные свечения городов,
Листок, с оголенной осины слетевший,
И руки, шершавые от трудов.

088

Хотелось мне к морю, хотелось в луга,
Хотелось запомнить, как пахнет тайга,
Женьшень поискать и потрогать форель,
В лесу записать соловьиную трель,
Друзей среди наций соседних обресть
И где-то в российской деревне осесть.
Но как я забуду горячий песок,
Тоской переполненный синий глазок
Цветка, что в степи без дождей, без реки
Расцвел для кого-то всему вопреки?!
Как в полдень июльский не вспомнить родник,
Что к людям сквозь толщу гранита проник?!
Чинары гигантские, хлопок в цвету,
Соседских детей, что играют в лапту,
Чимган в серебристой кисейной чалме,
Привычный рисунок созвездий во тьме?!
Я знаю, когда расплеснется цветень,
Придет моей юности легкая тень,
И будет смеяться, и будет гадать,
И будет у речки любимого ждать,
Писать его имя в дорожной пыли
И бросит в могилу комочек земли.
Огромный есть смысл в этом теплом комке —
Как мне доживать от него вдалеке?!

089

Далеко-далеко за горами — Талас,
Он бежит, по пути все с собой забирая…
Я была танцовщица и множество раз
Танцевала на глиняной крыше сарая.

С этой крыши смотреть — мир не слишком велик,
И спуститься в него — ни малейшего риска!
В темном марте, в часы разговоров и книг,
Он был полон дождя и кошачьего писка.

Не пошла б — не узнала молчания гор,
Не узнала на вкус родниковые воды
Там, где черные зевы покинутых нор
И следы от зверей неизвестной породы.

Все приходит с годами: родится родник,
Успокоится речка, что раньше рычала.
Не пошла б, не узнала, что мир так велик,
Что ему не найти ни конца, ни начала.

090

У тебя в Либаве
Не было печали —
Разве только чайки
По утрам кричали.
Облако дымилось,
И с закатом вскоре
На глазах прохожих
Тяжелело море.

У тебя в Либаве
Солнце, запах рыбы.
Сдерживают море
Каменные глыбы.
. . . . .
У нее, наверно,
Длинные ресницы,
Ей далекий город
Никогда не снится.
Пальцы тонки, тонки, —
Сотканы из света,
Ноготки как листья
Грушевого цвета.
Сделанного ими
Тронуть я не вправе.
Побывать бы только
Хоть разок в Либаве!

091

Обниму, растрогаюсь, доверюсь —
Что за дело до чужой беды!
Пусть растет на голых сопках вереск
Без единой ласки, без воды.

Буду самой нежною и тихой,
Научусь примерно угождать.
Быть необязательно франтихой,
Чтобы научиться побеждать.

Обвинят — не буду бессловесной, —
Ставят же охотники силки!
Ведь не в доме, не в корчаге тесной,
В поле вырастают васильки!

Собственные горести забуду —
Не страшна минувшая гроза!..
Только как смотреть я буду
Сыну-безотцовщине в глаза?

092

ХЛЕБ

Немало созвездий сместилось на небе
С тех пор, как родилась забота о хлебе.
О хлебе ржаном, пеклеванном и белом,
Как грудь материнская пышнотелом, —
Том хлебе, которым народы сильны,
И черном проржавленном хлебе войны.

Ты хлеб наш насущный высокий, душистый,
В звенящих колосьях, до срока, ершистый.
Взращенное честной и щедрой рукою
Зерно твое плещет тяжелой рекою.
Политики мира числом голосов
Тебя не снимают с третейских весов.

Ты сила. Ты первая скрипка на рынке.
Пекут тебя в жадных печах по старинке.
Ты дан человечеству доброй судьбою, —
Веками живут хлеборобы тобою,
Тобою встречают века скоростей
И самых желанных на свете гостей.

Тебя керосином со зла обливали,
В прожорливых ямах тебя зарывали,
Носили украдкой под рваной полою,
Мешали тебя со стеклом и землею
И в приступе братской, в кавычках, любви
Топили тебя, хлеб насущный, в крови.

Пусть хлеб наш, надежный источник покоя,
Плывет Даугавою, Волгой, Окою,
В портах океанских вливается в трюмы,
Смывает тяжелые горькие думы.
Хоть зернышко легче литого свинца,
Ему завоевывать в мире сердца.