073

Говорили мне: «Розовый аист
В дом дитя на рассвете принес!»
И что есть ненасытная зависть,
И что люди стареют от слез.

Постигаешь рождение звука,
Хороводы светил и огней.
Жизнь — несущая тайны наука, —
Так мне трудно и радостно с ней.

Прилетал ко мне розовый аист,
Жестким клювом стучал на заре.
Я в старенье не верю покамест,
И цветения жду в сентябре.

Может, боль захлестнет в одночасье,
Может быть, затоскую всерьез, —
Пролетит надо мной птица счастья,
Луч весенний коснется волос.

075

А И М

Там, далеко, средь синих миражей,
Горбов песчаных в порослях колючих
Привычного к безводью янтака
Стоит, наверно, гордо пирамида,
Когда-то нареченная «АИМ».
Геодезистов вездесущий знак,
Сколоченный из толстых бревен.
Он почернел и стал щербат
От крошечных песчинок, что взлетают
Как насекомых вольные рои.
Я видела, — на кончик пирамиды
Порой садились отдыхать орлы.
Презрительно смотрели на людей,
Что собирали для костров янтак,
Высасывали жаркими губами
Кровь из проколов кожи на руках.
Солоновата кровь. Я это знаю.
А самая крепчайшая любовь
Бывает в тягость, если ты не любишь.
И там в песках — на высоте АИМ
Она меня невольно злила.
Чтоб собственное чувство оправдать,
Я недостатки в любящем искала.
Смотрела в темно-серые глаза,
Обросшее лицо, обломанные ногти,
И кривизна кавалерийских ног,
И преданность слепая раздражали!
А откровенный взгляд пугал.
Прекрасны оратории ветров
Средь темноты, безлюдия, простора,
В них голоса каспийских волн
И, кажется, как будто плачут чайки,
Поют пески и небеса поют,
Противоборствует напору пирамида,
Поскрипывают палки и брезент.

Не спят в палатке. Слушают ветра.
И каждый думает о смысле жизни.
Он так велик, а иногда ничтожен,
В одном сознанье — это целый мир,
В другом — семья, достаток, дети,
А то лишь только хрусткие бумажки
С затейливыми знаками внутри.

В расшатанной палатке у АИМ’а
Стихотворений не писала я.
Душа моя еще формировалась.
Она была особой, как у всех.
Штампованных, как будто пятаки,
Душ на планете вовсе не бывает.
А человек любил мои глаза,
Тугое тело в ситце полинялом
И волосы волнистые любил —
Он женщину во мне любил.
Ему, наверно, часто снились
Свои младенцы на моих руках.
Я чувствовала это и смеялась,
Отодвигаясь от его руки.
Потом во мне проснулась жалость.
От жалости далеко ль до любви?!
Но все прошло…Средь синих миражей
Стоит АИМ, исхлестанный ветрами.
Жизнь не изнежила меня.
Стихи и сын — все то, что я имею,
Все, чем горжусь и думаю о чем.

Но изредка мне преграждает путь
Сверкающая черным лаком «Волга».
Он у руля, и рядом с ним жена, —
Поблекшая чуть-чуть, но хороша
Спокойствием и гордостью хозяйки.
Он думает, наверно: «Поэтесса!
Что стоит мне обдать тебя
Дорожной грязью, смешанной со снегом!»

Стоит АИМ,
А я иду домой
И наклоняюсь над листом бумаги
Без сожаленья о былом.

079

Ты, конечно, увидишь однажды,—
Лишь немного еще поживи,—
Как из грубого серого камня
Возникает богиня любви.

Как сливается небо с землею,
Как барашки по морю бегут,
Как сжигают мосты за собою
И ленивый покой берегут.

Светотень искажает фигуры,
Утомляет голубизна.
Как неистово хочется бури,
Если быль безысходно грустна.

Пусть успех твои дни освещает,
Только истины старой держись, —
Что бессмертие мысли венчает
Неприметную, трудную жизнь.

080

Слишком много солнечного света
В том краю, где хлопок и айва,—
Мокрый камень светит, как монета,
Кажется, что светится трава.

Солнышко затягивает кокон,
Влезть во все старается углы.
В градусниках Цельсия у окон
Не хватает к полднику шкалы.

Много света — это тоже пытка.
Грустно никнут стебли ковыля.
Солнечной энергией с избытком
За день набирается земля.

Тяга к солнцу в каждом организме,
В каждом побуждения свои.
Оттого-то возвращают к жизни
Только силы солнца и любви.

081

Хочу, чтоб была ответственность,
Ответственность за рождения.
Не надо даров потомственных,
Не надо происхождения.

Не надо благополучия
И ни к чему сочувствие.
Дороже благих намерений
Родительское напутствие.

Весна назревает медленно,
Листок шевельнется в почке.
Считают часы медведицы
И матери-одиночки.

В предутреннее молчание
Довольно на свете храпа.
Какое оно уютное
Хорошее слово «папа»!

В него влюблены все дети,
И в первой читают книжке.
Тоску по нему я заметила
В глазах своего мальчишки.

083

Ты не слушала песню в начале рассвета,
Когда грузные горы заслоняют восток.
И, наверно, не знаешь, какая примета,
Если с шелестом с ветки слетает листок.

Ты не слушала ночь високосного лета,
Когда теплый полет замедляет звезда.
Ты не знаешь, что спит па верху минарета
Голенастый хозяин большого гнезда.

И сегодня сентябрьская тишь в поднебесьи,
И не выслушать ночь до вторых петухов,
Чтоб огромная грусть нерифмованной песни
Уместилась в размеренных строчках стихов.

084

На пасеке когда-то в Капланбеке
Даль колыхалась от дневной жары.
Глотали пчел, срываясь с ветки,
Красавцы длиннокрылые — щуры.

Под громкий выстрел факелом зеленым
Летела птица дивная к земле,
Чтоб чучелом, как будто удивленным,
Застыть у пчеловода на столе.

Я плакала над каждым теплым тельцем.
Мне было жаль его живой красы.
Я жаждала немудрствующим сердцем
Жестокости все бросить на весы.

Но познавая сложности с усердием,
Я завязала памятным узлом:
Что может быть жестокость милосердьем,
А милосердье — величайшим злом.

085

Белые туманы, как медведи,
Хрустким мехом тычутся в окно.
За окном фонарь, как сгусток меди,
Млеет в одиночестве давно.

Над землей поблескивают звезды,—
Кто их видит сквозь белесый мех?
Хрусталей голубоватых грозди
Молчаливо с крыш свисают всех.

Подойду потрогать батарею,
Словно кровь, в ней движется тепло.
Я от силы собственной добрею
И охотно забываю зло.

Если б ты пришел ко мне сегодня,
Лживый друг и сокровенный враг,—
Я себя бы повела свободней —
Каждый свой не проверяла шаг.

«Ты замерз?» — Я налила бы чаю
И пирог придвинула к тебе,—
Слабым и промерзшим я прощаю
То, что не прощается в борьбе.

087

Тополь сбросил пушистые серьги.
В синий пруд опрокинулась высь.
Словно свечи пасхальные в церкви,
На каштане соцветья зажглись.

Мне никто не навязывал веры
И смиренных молитв не шептал.
Азиатское солнце без меры
Накаляло бесстрастный металл.

Ветер пробовал голос сквозь щели,
Рокотала тугая струя,
И каштаны приглушенно пели,
Дни и ночи листвой шевеля.

Шмель гудел мне о чем-то секретном,
И пиликали зло комары.
Бубенцами звеня о заветном,
Рвались ввысь голоса детворы.

В полночь вслушаюсь, снова и снова
Различаю звучания в ней,—
От великого русского слова
И в беде становлюсь я сильней.

089

Я вижу свои недостатки в кристалле:
Он хрупок, но все же безмерно упрям.
А люди двадцатого века устали
От грозных событий и маленьких драм.
Кристалл неприметен среди минералов,
Весь смысл его где-то глубоко внутри,—
К нему прикасаются губы маралов,
И время над каждою гранью мудрит.
С рождения нету во мне красноречия,
Единственный выход из сердца — строка.
Неисповедима душа человечья.
А лживая дружба всегда коротка.
Карнаи на свадьбе веселой трубили.
Ложилась и мне на плечо пятерня.
Когда я любила — меня не любили,
Когда не любила — любили меня.
Ранимей в разломах кристаллы, хоть жестче,—
В них горечь свои оставляет следы.
Куда веселее, надежней и проще
Родиться шершавою горсткой руды.