261

Не подруга та, которой дух единства не знаком
Между мыслью человека и его же языком.

От возлюбленной я тщетно искренности нежной жду
Речи молвит о заботах, не заботясь ни о ком.

Хитрость у нее на сердце, дружелюбье на словах, —
Розовый язык трепещет ароматным лепестком.

Не умеет иль не хочет вникнуть в суть моей души, —
Без забот она порхает легкокрылым мотыльком.

Только тот быть может другом, кто един с тобой душой,
Лицемерье и коварство злым становятся зерном.

Кто не хочет боли сердца, пусть побережет язык.
Человек молчать не может при страдании любом.

Если вдруг замолкнет сердце, — на устах замрут слова.
Разногласий нет меж сердцем и правдивым языком.

Как скажу, что сердце хочет тишины монастыря? —
Ведь живут во мне желанья, опьяняюсь я цветком.

Ключ к сокровищнице сердца — твой язык, о Навои,
Если преданностью шаху ты исполнен целиком.

262

В безмерных горестях моих с былыми сходства нет,
В томлениях любви слепых с былыми сходства нет.

Возлюбленная причиняла боль, но все ж была добра, —
Теперь в ее поступках злых с былыми сходства нет.

Прославились Ширин, Лейли. Красавиц всех не счесть.
В глазах возлюбленной хмельных с былыми сходства нет.

Другого друга завела красавица моя, —
В моих стенаниях глухих с былыми сходства нет.

Я не Меджнун и не Фархад. Изменой я убит.
Среди злодеяний иных с былыми сходства нет.

Не запрещайте мне ходить у стен ее жилья, —
В моих блужданиях ночных с былыми сходства нет.

Великодушен мудрый шах в делах, о Навои, —
Ведь даже средь царей земных с былыми сходства нет.

263

Из всех красавиц мне одной достаточно.
Бутона первого весной — достаточно.

Из тысячи достоинств я одним довольствуюсь —
Ее беспечности со мной — достаточно.

Пусть будут верности моей ответом дерзости, —
Быть рядом с ней любой ценой — достаточно.

Пусть радуются без конца достигшие свидания, —
Мне псом быть пред своей луной — достаточно.

Во мне нет дерзостной мечты коснуться губ твоих,
Твоей улыбки озорной — достаточно.

Пусть кравчий льет в бокал вино багровое, —
Забыться влагою хмельной — достаточно.

Умерь, о сердце Навои, свои стенания, —
Боль обнажать перед толпой — достаточно.

264

Возлюбленная боль мою понять не хочет,
Любовь безмерную мою принять не хочет.

Желанья сердце это рвут, как лепестки бутон, —
Но пери милость оказать не хочет.

В пустыню горя привела меня моя любовь,
Никто совет мне добрый дать не хочет.

Как сабля острая в бою, меня поранил взгляд.
Никто жестокость ран понять не хочет.

Я в ослеплении любви безумцем жалким стал. —
Любимая об этом знать не хочет.

В ее приветливых словах лукавство и обман,
Но разум хитрость признавать не хочет.

Кто, как не пылкий Навои, твой нежный видит лик! —
Возлюбленная счастьем стать не хочет.

266

Солнце огненною раной движется по небесам,
Лунный луч, во тьме тоскуя, по твоим скользит следам.

Острием вонзилась в сердце меткая твоя стрела, —
Я твоею стал добычей или пищей твоим псам.

Для блистательных охотниц сердце — лакомая дичь,
А в минутных огорченьях — исцелительный бальзам.

Раненое сердце вечно мету от любви хранит,
По глазам твоим тоскует и волнистым волосам.

Не всегда весна дарует луч тюльпановый земле,
Но кровавый цвет разлука придает моим слезам.

Что протянет виночерпий — муть иль чистое вино?
Важно то и то приятно, что ты выбираешь сам.

В мире много луноликих, только выбрал Навои
Лишь один прекрасный образ, милый сердцу и глазам.

267

Птицу сердца заманило родинки твоей зерно,
Шелковой петлею стало для души моей оно.

Благовонная пушинка над губой твоей блестит.
Красоты благословенной жертвой стать мне суждено.

Животворную надежду даришь ты мне на словах,
Но живой водою это быть не может все равно.

Щурятся глаза смешливо, замыслы души тая,
В них, приправленное кровью, светит алое вино.

Я пожертвовать душою для красавицы готов, —
Без моей любимой пери в полдень солнечный темно.

Луноликая отлично знает силу чар своих, —
Совращать сынов ислама в ней желание одно.

Лихорадочный румянец придает вино щекам,
И твое лицо, о кравчий, живостью хмельной полно.

Суету презрев, считаешь, будто счастья ты достиг,
Но пред смертью человеку жизни суть понять дано.

Ты в своем великом чувстве посрамлен, о Навои,—
Только сердце быть не может от любви защищено.

268

Капелька слезы кровавой по моей скользит щеке,
Не сравнить такую каплю с влагой солнечной в реке.

Голова моя седеет под ударами судьбы,
Камень женского коварства детской не поднять руке.

Словно лик твой бесподобный, солнце в небе голубом.
Отражается светило на тюльпановом листке.

Размахнулись эти брови, словно птичьих два крыла.
Бьет тревожно мое сердце, как сердечко в голубке.

Кланяться тебе и богу две потребно головы,
Но влюбленный в розу знает силу, что живет в цветке.

Мне необходим, как солнце, твой неповторимый лик.
Как безумец, я тоскую от любимой вдалеке.

Множество красавиц спорят, о тебе, о Навои,
Но к единственной ты вечно обращаешься в тоске.

271

Увлечения и чувства изменяет бытие.
Чары стройных розоликих сердце не влекут мое.

Груды тягостей, печалей рушат глубину его, —
Словно в нем давно для горя уготовано жилье.

Бедствия мне дух тревожат, но беспечным горя нет.
Горших бедствий не осталось, — шепчет мне мое чутье.

Не от милосердья милой — от нее мне нету зла, —
Просто выдумок коварных не осталось у нее.

Из больших и малых бедствий каждое свое берет.
Нищим стал я — униженьем полнится мое житье.

Не познав цветений пышных, увяданье вижу я, —
От изящества былого у корней лежит гнилье.

Об изменчивости милой не горюй, о Навои, —
Ибо красота не вечна и покинула ее.

285

Красавица, открыв лицо, владенье может сжечь, —
Ведь искорка свечи одной селенье может сжечь.

Скворца поймавший птицелов не станет жечь гнезда,
Но пери, сердце уловив, сознанье может сжечь.

Терзает тело мне печаль. Я слабостью объят, —
Ведь тлеющей соломы дым дыханье может сжечь.

В томленье пламенной любви, как будто вечность, ночь, —
Небес искрящийся шатер стенанье может сжечь.

Огнем полнеба охватив, горит сухой тростник, —
Я знаю, — красота твоя мне зренье может сжечь.

Среди поклонников твоих мне горечь сердце жжет, —
Тоскующую плоть мою сомненье может сжечь.

От скорбных возгласов моих темнеет неба шелк, —
И шелк, и грубые холсты страданье может сжечь.

Повелевает на земле превратная судьба —
Цветок прекрасный, дивный сад в мгновенье может сжечь.

Пусть бьется сердце Навои, а пеплом станет зло, —
Ведь человека на земле влеченье может сжечь.