005

Далеко-далеко за горами — Талас,
Он бежит, по пути всё с собой забирая…
Я была танцовщица и множество раз
Танцевала на глиняной крыше сарая.

С этой крыши смотреть — мир не слишком велик,
И спуститься в него — ни малейшего риска!
Б темном марте, в часы разговоров и книг,
Он был полон дождя и кошачьего писка.

Не пошла б — не узнала молчания гор,
Не узнала на вкус родниковые воды
Там, где черные зевы покинутых нор
И следы от зверей неизвестной породы.

Все приходит с годами: родится родник,
Успокоится речка, что раньше рычала.
Не пошла б, не узнала, что мир так велик,
Что ему не найти ни конца, ни начала.

006

Как-то раз, у длинного обоза,
Друг спросил: «Откуда ты тогда,
Если ты не видела березы
И речного губчатого льда?

Русская! Так что же тебе помнить
Желтые песчаные поля,
Душный ветерок каменоломни,
Розовые всплески миндаля?»

Из России я… Но сердцу святы
Залитые маками бугры,
Вдоль ручьев кусты душистой мяты,
Выдумки узбекской детворы.

В синем небе не разделишь дали,
В речке не разделишь ручейки.
Я живу в такой стране, где стали
Все народы, все края близки.

007

Там ищут золото у ног отвесных скал,
Там сердятся ветра, врываясь в котловину,
И скалится обиженный Чаткал,
Бросаясь зверем в яркую долину.

Там моют золото: пластинчатый песок
Мельчайшей тяжестью лежит на дне бутары,
А по ночам мелькает огонек,
Где жгут костры заезжие татары.

Не знала я, что у зеленых вод
Качает ветер мяту-недотрогу,
И длинноклювый маленький удод
Садится на прибрежную дорогу.

Не знала я причины темноты,
И зерен золотых не замечала,
Но там, у торопящейся воды,
Всех песен моих кроется начало.

008

Долгие дни в вагоне не было тишины,
Думать мешали пятна солнечной стороны.
Даль за окном кружилась,плыли назад столбы,
Дым вдалеке клубился, словно после стрельбы.

Были поля здесь когда-то — травы да камыши.
Люди не брали в руки разные карандаши.
Ездили без оглядки, гнали вперед овец.
Ехал и пел о верстах теплым баском певец.

К вечеру, запылившись, ждали большой луны,
Псам своим поручали темные табуны.
Спали, ругались, пели, плакала ребятня.
Долго жевала телка мокрый конец ремня.

Девушки были какие — волосы до колен,
Ночью к огню таскали связки сухих полен.
Каждой иметь хотелось вместо цветов и муз
Грубой чеканки перстень, горсть золоченых бус.

Каждая для гаданья прятала петуха,
Видеть до слез хотела бравого жениха.
Лет к тридцати имела бабий цветной наряд,
Горы больших подушек и ребятишек ряд.

…Даже в большие ночи не было тишины,
Поезд бежал дорогой выжженной стороны,
Стукали полустанки, фыркали поезда,
Прямо к земле тянулась Северная звезда.

010

Дорога на север, дорога на юг,
Весна начинает свой медленный круг.
Девчонка идет по дороге одна,
А может, спросить: «Уж не ты ли весна?
Не ты ли вчера, возвращаясь с плато,
Несла, как снопы, две охапки цветов?
Не ты ли, развесив платок на кусте,
Визжала от страха, спускаясь к воде?
Не ты ли сегодня в молчанье ночном
Смеялась над другом своим — чабаном?»
Присели мы с ней у ручья на краю.
Не хочет сказать, а глаза выдают.

011

Горы мои, горы! Горы великаны!
Может, и дымились некогда вулканы.
Нынче дыма нету ни одной полоски,
Буйствует в лощинах только щавель конский.

Я своя здесь людям. Я своя здесь травам.
Не бывать здесь нет мне никакого права.
В пасмурные зимы вдалеке отсюда
Много повидаю я огней и люда.
Не всегда бывает старое забыто, —
Закрадется в сердце тонкая обида,
Закрадется в сердце, и в тиши не легче —
Не вздохнуть свободно, не расправить плечи.

А в горах всё ветер, а в горах отары,
Возит с собой скрипку дочь ветеринара.
А когда с обрывов расплывутся тени
И вдруг станут резче запахи растений,
Звук метнется к небу властный, бесконечный.
Словно вся в нем слита гордость человечья.

Люди-то какие! Счастье-то какое!
Все мои обиды снимет как рукою.
Сердце очень близко, сердце станет чутче,
И сама себе я покажусь вдруг лучше.

013

Тиктурмас — это груды бугров,
Обгоревшей травы желтизна.
И широким наплывом ветров
Обдувает могилы весна.

Тиктурмас — это каменный сон
И холмы мусульманских могил.
А ручей, разгонись под уклон,
Серый холм без остатка размыл.

В разоренной могиле темно,
Пахнет гнилыо от множества лет,
И сидит, и белеет давно
Прислонившийся к стенке скелет.

Тиктурмас темноват при луне.
Каждый куст над рекой как скала.
Показалось, наверное, мне:
Шевельнулся осколок стекла.

Слышно здесь лишь рычанье реки,
И я думала несколько раз:
Ну зачем это, взятый в тиски,
Нарушает молчанье Талас?

015

У начала больших синеватых степей
Подступают к ручью пять кибиток из глины.
Стайка белых со ржавым пером голубей
Разгребает с рассвета сухие травины.

Я здесь знаю ветра. Всё ветра и ветра,
Без конца, без начала — и без передышки.
И такое звучит от утра до утра,
Будто кто-то гудит в длинногорлой кубышке.

Где родятся ветра? Всё трава и трава,
Да такая, что голубю нечего клюнуть.
Может, мертвая то ожила голова
И старается рыжие домики сдунуть?

Мне нельзя оставаться до ночи в степи,
Слишком многое ветер насвистывал в уши.
Каждый день — как звено в желтоватой цепи,
И давно уже степь переполнила душу.

Где не пахнет травой? Где кончается быль?
Где границы степей, желтизны и преданий?
Подступает полынью пропахшая пыль
Прямо к окнам высоких решительных зданий.

017

Говорят, что из кусочка льда
Выбежала первая вода
И помчалась прыгать в исступленье
Подползать под плоские каменья,
Обтекать приземистые глыбы,
На песок выбрасываться рыбой,
Чтоб полоской голубой, блестящей
Полоснуть по травам шелестящим.
Говорят, что у корявой сливы
Речка эта прыгнула с обрыва
Потому, что в стародавний век
Золото искал здесь человек.
Увидав заветные следы,
В жадности дошел он до воды
И, наверно, в ту минуту пел,
Но с колен подняться не успел,
И, не в силах справиться с рекой,
Заслонил глаза свои рукой —
И окаменел… Скрутясь в колечки,
В этом месте стала белой речка,
Силуэт обхлестывая жалкий;
А насквозь промоченные палки,
Тронув камень мокрый без опаски,
Медлят перед следующей пляской.

019

И ты пришел…Ты должен был прийти
Через года, через степное ложе.
Ты от большого, трудного пути
Не постарел, а стал еще моложе.
Нас только двое. Тишь со всех сторон.
Здесь будет лагерь, понаедет люду.
А за песками — уходящий звон
От бубенца губастого верблюда.
Здесь будет лагерь. Прямо на земле
Лежат палатки, ящики и колья.
Пора запечь картошку на угле
И оглядеть песчаное раздолье.
Стоит палатка. Стелются пески.
От тишины позванивают звезды.
Забравшись в щель поломанной доски,
Посвистывает ветер… Поздно.
И мы сидим, чтоб слушать до утра,
Как над пустыней время протекает,
Как по причуде нашего костра
Испуганные тени пробегают.
Ты говорил о разном — о весне,
Пока еще бессильной над песками,
И что в ночной ползучей тишине
Вдали деревья кажутся мазками.
Здесь нет еще животворящих рек,
Но где-нибудь, в безрадостной пустыне,
Идет сейчас усталый человек
С ресницами белесыми, седыми,
Идет, поет, песок шуршит у ног,
Звенящим звездам стало в небе тесно.
Вот он сейчас увидит огонек…
Ты замолчал. А это, правда, песня
Там, за бугром. А через полчаса
Нас было трое. Мы сидели молча.
В костре плясала красная коса,
И дым вился назойливей и горче…