Архив рубрики: Тамариск

ТА013

013

Это бешеных рек страна.
Здесь не станет расти сосна.
Здесь пасет лошадей табун
Седобровый немой горбун.
На лице его лет следы.
Дым нечёсаной бороды.
Ходит он по горам легко.
Шепчут травы у ног его.
С ним, забыв свой свирепый нрав.
Ходит жилистый волкодав.

Никого нет смелей весны,
Все ей в мире игра да сны:
Тронет стебель, что с марта наг, —
От стыда станет красным мак.
Нет грустнее, когда теплынь,
Одиночество н полынь…

Тот, кто с детства пасет коней,
Прожил годы среди камней.
Может бороду век не брить.
Может с камнем заговорить.
Может выдумать про гору:
Великан, затевая игру.
Наклонился и так застыл,
И сидит, набираясь сил.

Можно думать в ночной тиши:
«Нынче заросли хороши.
Как я раньше не знал, что у пса
Человеческие глаза?»
Нет грустнее, когда теплынь,
Одиночество и полынь.

та015

015

Если выйти к востоку от белой горы,
Начинается небо и горькие травы,
Да деревья атласной зеленой коры,
Что, когда к ним притронешься, пахнут отравой.

Там бродячим ветрам нет причины шуметь.
Тишина, тишина — как небесная кара.
Там живет волосатый, корявый медведь,
Что в пещерах еще не нашел себе пары.

Я по запаху знаю начало весны,
По особой возне воробьиной оравы.
Я, наверное, очень боюсь тишины,
Потому не пойду в эти буйные травы.

Я всегда говорила, что там залегли
Черепки и монеты забытых селений,
Возвышается матовый камень вдали,
Словно кто становился пред ним на колени.

Словно он был хранителем той старины,
Что теперь разлеглась перед ним, как на блюде.
Словно он был свидетелем первой войны,
Что когда-то затеяли древние люди.

ТА016

016

Я очень много потеряла!
С цветка легко смывается пыльца…
А я от боли медленной сгорала.
А я стучалась в чуждые сердца.

В родных садах сейчас движенье соков.
Пьяным-пьяны упрямые стволы, —
А лунный свет лишь холодит жестоко,
Сжимая ртутный стебелек шкалы.

Я тоже, словно зрелая чинара,
Пьяна от звуков и певучих слов —
Во мне живут века земного шара
И дерзость атлантических валов.

Мне времени осталось так немного!
Всегда неумолим секундомер.
А мне желанья не избыть земного,
Не повторить судьбою эфемер.

Как мне нужны глубинные приливы,
Ночной восторг—невидимым певцом.
Доброжелательность цветущей сливы,
Нечаянные встречи с чебрецом.

Жизнь штампы не печатает на лицах.
Истоки душ не всюду голубы.
И слезы на потупленных ресницах
Не все для понимания судьбы.

Зрачки острей становятся в потемках
И возникает дальняя звезда…
Она горит, чтобы в моих потомках
Душа моя звучала иногда.

ТА018

018

Любовь бывает разная: светлая, как подснежник,
Смутная, как ненастье, тяжкая, как чугун…
Одна исцелит больного, даст красоту уроду,
Зрение даст слепому, гордостью одарит.
Другая беспечной лаской и нежностью обезволит,
Ощиплет тебя, как липку, и выбросит под откос…
И, если не сладишь с болью, до самой кончины века
Кровавыми слезами будешь платить ей дань.

ТА019

019

Никуда не потащишься в слякоть.
Сладко спят и друзья, и враги.
Помоги мне, родная, поплакать
И от слез просветлеть помоги.

Очень редко бывала ты нежной
(Не приучена к ласке была),
Не касалась любви неизбежной,
Не касалась извечного зла.

Нетерпимою горечь бывала,
И песком заносило пути.
Я когда-то беды пожелала, —
Чтоб самой безвозвратно уйти.

Может быть, не нужна я отчизне.
Как в грядущее я загляну!
Все равно возвращаюсь я к жизни,
Чтоб твою целовать седину.

ТА020

020

Я всю дорогу думала о ней,
О голубой необычайной птице.
Все может быть: пройдет немного дней
И мне она к; полуночи приснится.

И будет снег в разливе тишины,
И заскрипят курносые салазки.
Мне скажет сын: «Дожив до седины,
Ты не могла отделаться от сказки».

Выдумывать я многое могла,
Я подражала птичьему присвисту,
Дышали ветки, шевелилась мгла,
И муравьи-солдаты шли на приступ.

И птица, отряхнувшись после сна,
Расчесывала тонким клювом плечи,
И знала я, что вот сейчас она
Заговорит со мной по-человечьи.

И скажет: «Все на свете от весны,
От сказки и волнующейся мяты,
А люди залетать теперь вольны
Повыше непоседливых пернатых».

ТА021

021

Город спокойствием дышит.
Тихо на улице… Тихо…
Здесь недалеко на крыше
Старая спит аистиха.

Снятся ей дальние страны,
Солнышко, синие тени,
Реки, моря, океаны,
Запахи южных растений.

Может, в понятии птичьем
Все бесконечно и просто.
Низость граничит с величьем,
Звездочки светятся остро.

Мир—вековечная песня,
Полная силы органной.
Можно погибнуть безвестно
В ярости ураганной.

Вскормит какая-то птица
В малом гнезде кукушонка
С древнего времени чтится
Детским теплом распашонка.

Прочь улетит кукушонок.
Писем, приветов не будет.
Словно рисунки книжонок
Матери образ забудет. —

Что же тогда остается? —
Ливни, заботы, печали. —
Сердце затем только бьется,
Чтобы ему отвечали.

ТА023

023

Позабуду разве я пыльные края!
Солнечная Азия, колыбель моя!
Степи желтоватые, белые хребты,
Зрелого хлопчатника дымные черты.

Скажут мне однажды в мартовскую стынь:
«Что тебе жестокая красота пустынь!
Что тебе далекая горная река,
У кибитки глиняной запах кизяка!
Ты теперь по-новому жизнь свою наладь—
Чтоб хрусталь на скатерти, тишина да гладь…»

Только что хорошего в этом —не пойму!
Душно мне становится иногда в дому.
Очутиться хочется в юности опять,
В фартук парусиновый хлопок собирать.

После ливней бурную видеть Исфару,
Под арчой мохнатою переждать жару,
С неизбывной нежностью озирать хребты,
Подчиняться радостной власти красоты.

ТА024

024

Не упрекай в безверии,
Не упрекай в неверности,
Ведь у любви поруганной
Свои закономерности.

Весной цветок раскроется
В земную нежность веруя, —
А кто-нибудь безжалостно
Растопчет чувство первое.

Морщиночки появятся
И разовьются локоны…
Спеленатые натуго
Младенцы, словно коконы.

А ветер треплет паруса
Крепленые зажимами. —
Глаза людей покажутся
Монетами фальшивыми.

Печалью с кем поделишься
Такою непомерною?
И улыбаться некому,
И некому быть верною.

ТА025

025

Джида поспевает. В ее серебре
Янтарные бусы повсюду повисли.
Сентябрьские ветры гудят на заре
И полнятся осенью чувства и мысли.

Она будет долгою и золотой.
Зажгутся кострами холодными клены.
Повиснет на веточке волос седой.
Зрачками в траве заблистают паслены.

Хлопчатник покроется белым дымком —
Над каждой коробочкой облачко взрыва.
Надвинется туча тяжелым комком
И что-то во тьме забормочет сварливо.

Ташкентская осень! В ней столько тепла
И запахов пряных, пронизанных светом!
В раздумье ворвавшийся голос осла
Не может нарушить прощание с летом.

И нежности песен, и красок земных,
Извечным исполненных ожиданьем.
И нет на душе ощущений иных,
Как грусть перед самым последним свиданьем.