075

Идет гроза! Идет гроза!
Дай заглянуть в твои глаза.
Что в них — восторг, или тоска.
Иль радость первого ростка,
Волненье моря или ржи,
Или холодный отблеск лжи?
Сшибаются клинки вдали,
А тучи, словно корабли,
Плывут издалека, где тьма,
Как орудийный бой грома.

Идет гроза! Идет гроза!
Дай заглянуть в твои глаза.
Дай убедиться мне, что в них
Не будет помыслов иных,
Чем красота, чем высота,
Чем бескорыстная мечта.

Мы сами словно корабли,
Что в порт из разных стран пришли
Не быть нам вместе никогда, —
Меж нами плещется вода.
Жизнь кораблей — извечный путь.
Ты этот вечер не забудь
И, пусть в бреду и пусть во сне,
Шепни, что помнишь обо мне.

077

Кто сосчитает в небе звезды?
Кто песни может сосчитать?
Все книги невозможно просто
И за сто лет перелистать!

Я как свеча. Горит мой разум,
Исходит песнею душа.
А дунет вихрь — потухну сразу,
И, лишь страницею шурша,

Сложу я строфы, как когда-то,
О нежности, о цвете льда.
Поэт рождается солдатом
И остается им всегда.

И песни о любви, об иве,
О том, как светится мазут,
Зовут быть чище и красивей,
Еще смелее быть зовут.

078

Я знаю, чтоб песня на свет появилась,
Ей нужен едва уловимый толчок:
Чтоб ветка без ветра зашевелилась,
Чтоб где-то в полуночи пискнул сверчок.

Погладить шершавые листья батата,
Потрогать ладонью горячий песок,
Чтоб лопнула плотная шкурка граната
И брызнул струею рубиновый сок.

079

Пусть полевые ирисы не те,
Что нежатся в ухоженных аллеях.
Они цветут в суровой простоте,
От собственного мужества наглея.

Они как дети матери такой,
Что на любовь и нежности скупится,
В бесплодный грунт впиваются с тоской
И трепетной надеждою напиться!

Шуршат вокруг колючки и ковыль,
Полынь за перекатами дымится,
За путниками увиваясь, пыль
К просторам неизведанным стремится.

Пусть полевые ирисы бледны,
В их очертаньях чувствуется строгость.
В степи не только ирисы одни
Скрывают своей матери убогость.

Они цветут и множатся вдали,
Всей сущностью являя напряженье.
А к мужественным пасынкам земли
Я вечное питаю уваженье.

080

Говорили мне — «долог твой волос!»,
Говорили мне — «ум твой короток!»,
Извивался меж травами полоз,
Черный деготь блестел на воротах.

Темной ночью сугробы скрипели,
Завывала метелица в голос.
В старой кофте у колыбели
Я со сном своенравным боролась.

Петухов на льняном полотенце
Вышивала, ссутуливши плечи.
Нежно пахнет всегда от младенца
Молоком и теплом человечьим.

Материнство, заботы, печали,
Влажных глаз неизбывная нежность
Человеческий ум освещали
И смягчали саму неизбежность.

Маловеров грядущее судит,
Гениальность и сила в упрямстве,
И недаром запомнили люди
Голос женщины в звездном пространстве!

081

ТАШКЕНТ

Я помню, когда-то на месте фонтана
В берданных ларьках продавали пиалы,
Рядами лежали холеные фрукты,
Лепешки смеялись широким оскалом.

Мы шли по базару. На все мои просьбы —
«Нельзя!» — односложно мне мать отвечала,
А я задыхалась в стесненных желаньях, —
Обилие снеди меня оскорбляло.

Поклажею скромной наполнив корзинку,
Искали мы путь между грудами ближний,
У темной, слегка покосившейся лавки
Собака стучала мослом о булыжник.

О краски Востока! В них яркость такая,
Что с детства глаза привыкают к прищуру,
И кажется, словно хранит в себе солнце
Какую-то очень жестокую суру.

Привыкнув к оранжевым краскам и алым,
Ко тканям цветистым, овалам мечетей,
Невольно всегда отдаешь предпочтенье
Орнаментам четким восточных столетий.

Догадки порою становятся грустью,
И к людям является зрелость до срока.
Навеки горячим останется сердце,
В котором упрямая сила истока.

083

Не будь моей заботой, не будь моей печалью
И в звездной поволоке тоской не назовись!
Пусть снова дразнит небо немыслимою далью,
Подсказывает сказки мерцающая высь.

Пусть шевелятся звезды и ежится от стужи
Обветренное солнце в декабрьский холодок,
Медлительная птица в пучине света кружит
И осень беспокойная плескается у ног.

Не будь моей тревогой — будь совестью и верой
Ни ласкою, ни лестью бездумно не солги, —
Настоянной полынью, неодолимой мерой
Неведомые сердцу становятся долги.

084

Июнь белье шевелит во дворе,
Спит желтый жук на листике сирени,
А мальчик ставит глиняных зверей
По кругу на игрушечной арене.

Он белобров. Немного егоза, —
Засохла глина кляксой на ключице,
И хитро смотрят карие глаза
На слепленную наскоро волчицу.

Он каждый день то тащит лопухи,
То ищет, где живут летучьи мыши,
То, словно голуби, летят мои стихи,
Его рукою пущенные с крыши.

Он палкою в пруду доискивался дна,
Любую вещь он превращал в игрушку
И в первый день, как началась война,
Потребовал купить большую пушку.

А город жил… В базарной тесноте
Лежали пирамидки из инжира, —
Мне думалось, — всегда в его черте
Заключено два города, два мира.

Асфальт, цветы, шуршанье теплых шин
И разноцветные потоки люда.
А иногда средь глянцевых машин
Презрительные головы верблюдов.

Когда-то здесь играла я в лапту
С мальчишками у школы Песталоцци,
И взять упругий мячик на лету
Мешало мие оранжевое солнце.

Я знала, что дороги далеки,
Что в полдень накален булыжник бурый,
Что рыжий парень продает шнурки
У каменных ворот Шейхантаура.

А за воротами дома слепы,
Арычек вдоль забора золотится,
И на мечети с куполом тупым
Огромное гнездо священной птицы.

Там солнце припекало чересчур,
Пыль шевелилась, тихо оседая,
И пятился назад Шейхантаур,
Пятиэтажью место уступая.

086

Мне ничего не надо от весны.
Ни ярких встреч, ни смутных ожиданий.
Ни мимолетной доброты примет.
Не надо запоздалых оправданий,
Непоправимых выходок и бед.

Но все равно, когда заблещут лужи,
Набухнут почки, двинутся ростки,
Суровые оттаивают души
И солнце, расколовшись на куски,

Горит на стеклах потеплевших зданий,
В глаза любому встречному смеясь,
Не признавая никаких страданий,
Во всех явленьях обнажая связь.

Я тоже проникаюсь правотою
Блестящих почек, жаждущих корней,
Энергии высокой частотою
И жизнеутверждением огней.

Я вся в природе, вся в весенней правде,
В размахе ливня, в чаянье скворца,
И нет моей неутомимой жажде
Теперь уже ни края, ни конца.

087

Помнишь то угрюмое ущелье,
Что ведет на снежный перевал,
Где на камне с неизвестной целью
Кто-то мелом имя написал?

В этом гулком каменном колодце
Путь однообразен и тяжел, —
Ни одна душа не отзовется,
Если караван уже ушел.

Никакое шумное веселье
Нынче мне не трогает души:
Я в пути — в том каменном ущелье,
Где ответа лучше не ищи.

Ты всегда бывал неутомимым,
Позже всех в дороге уставал.
Так хотя бы издали незримо
Помоги взойти на перевал!