029

Всю жизнь нас учат нежности и злости,
Предвиденью и счастью доверять.
Мы все живем в движении и росте
Совсем не для того, чтоб умирать.

Мимоза разворачивает листья
С врожденной осторожностью ежа.
В кирпичной кладке, в строгом обелиске
Всегда живая вложена душа.

Гроздь тяжелеет, зреет семиренка,
Покачивает ветер провода.
На молоке луною светит пенка —
Сердец неутомимых правота.

Чтоб оценить торжественную старость,
Кускуты смысл, упрямство колоска,
Необходимы и любовь, и ярость,
И солнечное счастье, и тоска.

030

Порой городского не хочется шума.
Весна ни к чему. Ты как будто стара.
Большая и словно бы нудная дума
Твой ум угнетает с утра до утра.

Сегодня я вижу, я слышу, я знаю:
Настойчиво пахнет полынью вокруг,
Спадает с уступов тропинка сквозная,
О руку ударился бронзовый жук.

Здесь тьму не прорвет любопытная фара.
Взойдешь на вершину три юрты видны.
К закату сползает в ущелье отара,
И долго считают овец чабаны.

Наполнив карманы крупитчатой солью,
Чтоб с теплой ладони ягнятам скормить,
За долгие годы привыкнув к раздолью,
Старуха плетет бесконечную нить.

И день ото дня не спеша нарастая,
Бесшумно кружит шерстобокий клубок.
В работу вплетается песня простая,
Просительно смотрит собака у ног.

Как радостно в этом распахнутом мире!
Как лечит скупая его красота!
Здесь даже мечта горделивей и шире
И в каждом движении чувств высота.

032

Чистота новизны! Как тобою не бредить?
Как пронзительной правды во всем не искать?
На акации старой липкий сгусток камеди
Наподобие желтого злого глазка.

Раскрывают ветра широченные крылья,
А земля — как яйцо под крылами судьбы.
Почему-то всегда обольщаешься былью,
И не ужас, а скорбь вызывают гробы.

Часто где-то вдали пламенеют закаты,
Расцветают, сияния льна голубей.
Неожиданных гроз громовые раскаты
В наше время пугают одних голубей.

033

На склонах хребтов Алатау
Столпились тяжелые тучи, —
Извечной природе во славу
Снегами окутали кручи.

Вечерние линии строже,
Пропахла дорога бензином,
И солнце на бархатном ложе
Гигантским лежит апельсином.

Направо суровые горы,
Налево бескрайность долины,
Зеленою черточкой скорый
И реденький строй тополиный.

Бессмертную прелесть вселенной
Постигнуть нельзя по картинке.
Поэзии сущность нетленной
Заложена в каждой былинке.

Склонись у кювета над нею,
Возьми невесомую в руки
И, строки шепча суховею,
Почувствуешь тяжесть разлуки.

034

Мне не надо огромных цветов,
Что садовник, ворча, поливал
И, бродя меж колючих кустов,
Подбирая по цвету, срывал.

Мне не надо смотреть на луну,
Что повиснет над крышей вот-вот,
Где, глазами цветными блеснув,
Выгибается мартовский кот.

Мне бы только с рассветом пойти,
Чтобы дождик в пути не застал,
И у самой тропинки найти
Семиреченский горный кристалл.

Пусть устав, доплестись бы с трудом
До слияния маленьких рек,
Где стоит этот каменный дом,
А у дома стоит человек.

И, завидя его, подбежать,
Неудобную ношу сложить.
Жестковатые губы прижать
И спросить его: стоит ли жить?

Пусть он трубку набьет табаком
И прокуренным пальцем прижмет.
Пусть он даст с грубоватым смешком
Мне попробовать липовый мед.

И, слегка отдохнув от пути,
Я подумаю: «Милый, седой…»
Пусть он скажет, что надо пойти
К роднику за холодной водой.

036

КОЙБАГАР

На горах теперь не сыщешь маков,
По ночам тревожный, долгий вой.
А ко мне вчера пришла собака
С остроухой волчьей головой.

Что ей надо? Села у порога,
Высунула розовый язык.
Пыхнула коптилка-недотрога,
Озарив неверные часы.

Может, ей в отаре много дела, —
Там пастух костер палит до слез.
Может, ей, собаке, надоело
Подгонять упорствующих коз.

Может, это вовсе не собака,
А с большой горы, где облака,
Волчий однолеток-забияка
Прибежал понюхать огонька.

От копыт позванивает горка,
Кто-то едет. Двери распахнуть.
А собака, взвизгнув от восторга.
Бросилась табунщику на грудь.

На горах теперь не сыщешь маков.
Ни шагов. Ни свиста. Ни отар.
Никого. Пришла бы хоть собака,
Остроухий сторож Койбагар.

038

Если бы снова поехать в Хаит, высокогорный Хаит!
Двигаться конной и пешей неделями в гору, —
Может быть, встретится снова подросток Боит
И величавые пики откроются взору.

Мальчик таджикский, мы объяснялись с ним мимикой часто
И, обжигаясь, тугие лепешки пекли.
Небо над головою искрилось глазасто,
И, словно синие воды, ночи привольно текли.

Мы говорили порою о странных свечениях неба,
Необычайной живучести вросших в граниты семян,
О тепловатой шершавости дымом пропахшего хлеба
И целесообразности обыкновенных стремян.

Мне б любопытства и страсти на два столетья хватило,
Ведь только тело безжалостно старят года.
Общие мысли — они, как родные светила,
Светят в дорогах путникам разным всегда.

039

Посыпана солью ржаная горбушка,
Вчерашней усталости нет и следа.
Да будет взята голубая макушка
Залитого солнечным светом хребта.

Я буду счастливейшим смертным на свете.
Упорство и смелость берут города.
Попробуй смести меня, яростный ветер!
Попробуй слизнуть меня в пропасть, вода!

Не минет на россыпях млечных и века —
Завеса с далеких миров упадет,
Весомой и зримой мечта человека
На теплую землю оттуда сойдет…

Проститься с костром и сосной-вековушкой —
На век человеческий хватит красот!
А сколько таится за этой макушкой
Еще не смирившихся гневных высот!

040

Пусть земля для мирской колыбели жестка
И курганы жестки, как верблюжьи горбы,
Задевая вершинами облака,
Днем и ночью шуршат о минувшем дубы.

И тепла и порою прохладна земля,
Терпкой пылью своей обнимая стопы, —
На колесах воздушного корабля
Стойко держатся запахи теплой тропы.

О земле видят светлые сны моряки,
Ищут счастье свое хлебопашцы в земле.
На Востоке едва зазвенят ручейки —
И уже поднимают пласты в феврале.

Я сама промечтала всю жизнь о земле,
На холодных асфальтах года проводя,
Удивляясь зеленой медлительной тле,
Прикрываясь холодной фатою дождя.

Сколько зорь в ненасытной растаяло мгле,
Пронеслись лепестков и снежинок рои,
Но всю жизнь, сколько помню, о взрытой земле
Тосковали крестьянские руки мои.

041

Не забуду вовек: этот всадник скакал
Под размашистой тенью обветренных скал,
А Талас, раздвигая водой валуны,
Беспощадно дробил отраженье луны.
И как будто бы кто-то, озлясь, не давал
Длинноверстому эху пройти перевал,
И оно разбивалось о камни, крича,
Где вихрастые ветки тянула арча.
И спешил человек. Гнал коня своего,
Словно долгие годы прожил для того,
Чтобы в темной долине в стотысячный раз,
Отдыхая с дороги, послушать Талас,
У размытых весенней водой берегов
Уловить ускользающий запах снегов.
И спешил человек, словно жизнь начинал
И досадную боль от бессилья не знал,
Словно смысл сокровенный земной доброты
В те мгновенья зависел от его быстроты.